Гению с благодарностью за описание характера Нино. Сеньору с благодарностью за то, что... Господи, за все.
капелька тепла Лета не будет. Оно думает о том, что это очень грустно, если больше не будет тепла и уюта. Но с тех пор, как Нино запретил к нему прикасаться, лето под запретом. Оно важно прикасаться, он иначе и не ощущает Нино. Кожей, всеми нервными окончаниями, всеми органами чувств. Яркий. Жаркий. Иногда шумный. С каким-то горьким запахом. Непостижимо сладкий на вкус. Оно ощущает, что потерял Нино где-то в душных гримерках и коридорах. Эта мысль болезненна и заставляет Оно долго искать в жизни какую-то опору. Только вот его точка опоры уже много-много лет – Нино, и ничто другое ему не поможет. Поэтому-то Оно и набирает знакомый телефон. Ему впервые в жизни плевать на то, что на часах уже три часа ночи. Нино берет трубку почти сразу. - Что случилось? - Ничего. Нино… - Ты там пьяный, что ли? Оно, ты на часы смотрел? Вставать через четыре часа. Всё завтра. Оно смотрит на синие занавески и ощущает пустоту, которая распространяется от его молчащего мобильного. Эти чертовы занавески были когда-то тем, на что можно было приманить Нино поехать ночевать именно к Оно.
- У меня шторы новые. - И что? - Ты же любишь синий цвет? - Ты меня поражаешь. Я вчера сказал, что люблю тебя, а ты приглашаешь меня посмотреть на твои занавески.
Оно днем решает такое количество проблем, что у него буквально взрывается голова. Ему звонят все подряд, и он правда не понимает, зачем им агентство, если разбирается со всем он сам. Оно иногда думает, кто наконец-то решит его собственные проблемы. Именно поэтому так неожиданно приходит спасение в виде теплых рук, которые успокаивающе ложатся на плечи. - Казу? - Чш… - Что… - Господи, да в кого ты такой болтун? Отдыхай. Оно закрывает глаза и чувствует, как от горячих ладоней Нино по всему телу разливается какое-то очень спокойное тепло. Нино всегда приходит тогда, когда это жизненно необходимо. Это то самое шестое чувство, которым у Оно никак не получается ощущать Нино. Интуиция. Почувствовать, когда другой доходит до точки разрыва последнего нерва, и прийти, плюнув на все обиды и ссоры. Нино – единственный, кто умеет именно это. Оно не открывает глаз, но ощущает почти забытые вещи. Теплоту дыхания на своей щеке. Горечь одеколона. Оно выворачивается, целует Нино в губы и ощущает сладковатый привкус поцелуя. Язык Нино всегда чуть шершавый, как у кошки. Оно открывает глаза, и ему кажется, что в комнате намного ярче, чем было. Все его чувства снова с ним. - Я прощен? - Хм… Надо подумать. Кстати, как там мои любимые синие занавески? Оно не отвечает на звонок телефона и стискивает Нино в объятиях. Теперь все хорошо. На календаре – двадцать шестое февраля. Лето наступило десять минут назад.
Выключателем щелкнули и выключили. Все. Сказали, что хватит, ваш лимит чувств превышен. Ты никому не нужен, тебе никто не нужен. Сиди в своей не отапливаемой душе, как в брошенной квартире, жги в буржуйке сердца старые фотографии и воспоминания. Слушай про чужую любовь.
Ты же сама так хотела, открывала форточки. Только не думай о том, что тепла больше не дадут, и ты замерзнешь так навсегда. У тебя же всегда все навсегда.
Пусть небо, к черту, на осколки, и на асфальт - не дождь, а перья, Пусть за дверями - снова двери, и весь твой путь закончен дверью, И если даже твое сердце выстукивает: «Нет, не верю!» Ты не имеешь права сдаться. Молись, цепляйся, но иди!
Пусть город грохнется под землю, и пламя бродит по районам, Пускай хоть каждый из прохожих под ноги рухнет побежденным, Тебе нельзя поддаться страху и стать пустым хамелеоном, Который станет кем угодно. Не смей отречься от себя!
Пускай на съезде кукловодов тебя подвесят на веревках, Пусть тычут пальцем и смеются, и топят в мерзостных издёвках, Смотри на них, как волк на шавок, не опуская глаз неловко. Я не позволю тебе сдаться. Ведь сам не сдался для тебя.
осторожнее с кипятком- Да что ты нервничаешь? – Тома включил чайник и потянулся за френч-прессом. - Я не нервничаю, просто там текст дурацкий, - Джун вышел из ванной, вытирая полотенцем мокрые волосы. - Запомнишь ты все, у тебя же что-то в голове есть… наверное, - задумчиво протянул Икута и залил кофе кипятком. - Слушай, а почему ты издеваешься над моим кофе и упихиваешь его в этот кофейник? Есть же кофеварка. Или джезва. Почему нужно заливать кофе живым кипятком? - Ммм… дай подумать, потому что я не хочу тратить время? И ничего с твоим кофе не случится? – Тома несколько раз опустил и поднял поршень и скомандовал: - Чашки достань? - Привел же… Кофе, кстати, дорогой и привозится на заказ… ТВОЮ МАТЬ, ТОМА!!! В тот момент, когда Джун подошел, чтобы взять кружки из шкафчика, Тома обернулся и выронил кофейник. И все содержимое, почти пол-литра кипятка, опрокинулось на взвывшего Джуна. - Господи, прости, пожалуйста! Прости! – сказать, что Тома испугался, значит не сказать ничего. Мацумото шарахнулся в сторону и даже не позволил к себе прикоснуться, стащил с себя футболку и смылся обратно в ванную, рявкнув при этом «Не трогай!» так, что стало еще страшнее. Тома попытался попасть в ванную, но дверь уже успели запереть. - Пусти меня, пожалуйста, - жалобно забормотал в створку Тома, - Джун, я же реально волнуюсь… - Иди на хрен, - раздалось злое и обиженное из ванной. - Я же случайно… Джун… Тома сел на пол и попытался поцарапать дверь, будто она была в чем-то виновата. Вскоре вышел Джун в новой чистой футболке и с таким видом, будто его страшно оскорбили, при этом избив и чуть ли не изнасиловав. Томе он не сказал не слова, а как-то сиротливо взял пару салфеток, чтобы вытереть кофейную лужу на полу. И, когда он как-то неудачно присел на корточки и коснулся коленом груди, то болезненно зашипел и закусил губу. Тома стоял в дверях и чувствовал себя безруким идиотом, периодически повторяя: - Джун, очень больно? Прости, пожалуйста… Может быть, я какую-нибудь мазь найду от ожогов? - Ничего страшного, - Мацумото произнес это таким тоном, будто обожжённая кожа приносит ему такие страдания, что даже слова вслух произносить толком не получается. Тома вдруг почувствовал, что сейчас просто разрыдается. Звонок мобильного отвлек Джуна от уборки. - Да? Нино, я немного опоздаю. Да, я знаю, что я вечно подвожу группу. Да, прости. Да, перед Оно мне тоже очень стыдно. Я спросить хотел: ты не знаешь, если боль от ожога не проходит долгое время, это нормально? Ну, я вот тоже не знаю… Нет, ничего не случилось. Просто Тома обварил меня кипятком. Конечно, я позвоню, когда буду выезжать. Наверно, такси вызову, я не уверен, что мне будет удобно ремень безопасности застегнуть. Хотя… могу и так поехать, ладно, посмотрим. Тома закусил губу и наконец-то вышел из кухни, шваркнув дверью. Желание оторвать себе руки куда-то пропало, вместо него появилось дикое раздражение. Конечно, он виноват, но Джун не мог так уж прямо и обвариться… К тому же, Тома прекрасно знает, насколько тот терпеливый. Когда Джун прямо перед выступлением подвернул ногу, он умудрился проскакать целый концерт и только потом выпил горсть обезболивающего. А сегодня он получил только лёгкий ожог, но страдает так, будто его жидким металлом облили. Хотя на самом деле было очень стыдно. Тома знал, как Джун трепетно относится к вопросу своей внешности. Сколько раз сам Тома восхищенно касался практически идеальной кожи Джуна, прикусывал, а потом наблюдал, как постепенно пропадает чуть заметный след, и кожа снова становится совершенной. И вот теперь Тома лично вылил кипяток, причинил боль, так еще и, кажется, срывает съемки группы. Джун вышел из квартиры минут через десять, не попрощавшись, но Тома все равно крикнул: - Возвращайся скорее!
Весь день Тома, что легче будет сдохнуть на съемках, чем возвращаться домой и смотреть на этого страдальца. В половине четвертого на телефон прилетела СМС от Оно: «Спасибо тебе большое. Если раньше Джун был просто невыносим, то теперь он просто ужасен. Хуже больного Джуна может быть только обиженный. А хуже обиженного – только больной и обиженный». Значит, Джуну до сих пор больно… Тома буркнул гримерше что-то невразумительное и ушел с площадки злой и совершенно несчастный. Дома его ждала потрясающая картина. Джун спал на диване, в своей любимой позе: на животе. То есть ремень безопасности – это для нас больно, а спать на животе… Тома помолчал, покачался на пятках и отправился в ванную, где прятался утром «покалеченный» Мацумото. В третьем ящике, конечно же, нашлась мазь от ожогов с обезболивающим эффектом.
Джун проснулся от того, что в соседней комнате Тома громко разговаривал по телефону. - Знаешь, я думаю, мне пора уйти… Я понял, что причиняю ему одни неприятности. Нет, Маки, я уже все решил. Да, я люблю его. Может быть, именно поэтому мне и надо уйти. Я, в принципе, уже собрал вещи… Дождусь только, когда он проснется, и скажу. Думаю, ему будет так лучше. Джуна подбросило на диване. Одно дело капризничать и изображать смертельно больного – при том, что мазь, кстати, волшебная… И совсем другое дело – довести все до того, чтобы Тома собрал вещи и ушел. Нет, конечно, Икута никогда особенно не страдал привычкой копаться в себе, но мало ли… неужели терпеливого и спокойного Тому все-таки удалось довести? - Куда ты собрался? - К себе. Не хочу больше быть причиной всех твоих неудобств. Я понял, что тебе намного лучше быть одному. Джун почувствовал, что у него падает челюсть. Ему? Лучше быть одному? Если ему что-то и лучше одному, то только сдохнуть. Три месяца Джун старательно пытался забывать про то, что в одиночестве вообще можно жить. - Не надо. Пожалуйста. - Джун, ну ты же понимаешь все. У меня дурацкий график, я вечно мешаюсь, путаюсь у тебя под ногами, даже журналистов в гости не пригласишь. К тому же, я обварил тебя кипятком… - Блин, да обваривай, сколько хочешь, если это так необходимо! – Джун вдруг ощутил какое-то дикое отчаяние. Он не хотел отпускать Тому. Понимал, что это глупо, они друг другу совершенно никто, но… Какого черта! Почему он должен отдавать Тому кому-то? Это его человек! Только его, а не чей-то там… - Даже так? Джун сгреб Тому в охапку и уткнулся носом ему в плечо, как-то неловко согнувшись. - А как же ожог? – как-то хрипло спросил Тома. - Хрен с ним. Икута отошел чуть назад, так что Джуну пришлось его отпустить. - Никогда не смей мне так врать. - Так? - Я понимаю, что ты можешь мне врать. Но зачем осознанно делать больно? Джун опустил глаза и пробормотал что-то, очень похожее на «прости». Тома снова шагнул вперед, сам обнял Джуна и задумчиво протянул: - Есть мысль. Надо срочно посмотреть, как там твой ожог. Раздевайся. …Мацумото на мгновение замирает, а потом улыбается и стаскивает с себя футболку. Тома целует его в губы и чуть толкает в грудь ладонью. Джун опускает на диван так плавно, будто был рожден именно для этого. Он чуть запрокидывает голову, чтобы Томе было удобнее целовать шею, ключицы, прикусывать кожу и сразу же зализывать место укуса. Это совсем не похоже не пытку, но на деле все эти нежности почти мучительны. Тома улыбается нагло и хитро, выцеловывает каждый миллиметр кожи, причиняя практически нестерпимое наслаждение. - Что… что ты делаешь? К черту ласки! – едва ли не всхлипывает Джун и сам как-то осознанно грубо целует Тому в уже чуть опухшие губы. - Ну уж нет. Я должен удостовериться, что кипяток не лишил твою кожу чувствительности. Джун хнычет и подается бедрами вверх. Тома, видимо, откладывает пытки и казнь на потом, а может быть, находит новый способ, и тянется к ремню на джинсах. Его ладонь ложится на пряжку, и Джун замирает: у него стоит так, что простое прикосновение становится мучительным. Тома медлит, его движения просто преступно осторожны и нерешительны, Джун капризно надувает губы, подается бедрами вперед и почти умоляет: - Пожалуйста… Тома вдруг перестает издеваться и быстро стягивает с Джуна джинсы вместе с бельем. Губы у Томы мягкие, и то, что он делает ими, не поддается никакому описанию. Джуну почти стыдно, когда он вскидывает бедра и решительно кладет руку на встрепанную макушку Томы. Икута смотрит укоризненно, но давит кашель. Джуну кажется, что он сошел бы с ума только от одного вида Томы между его бедрами. - Томаааа… Икута не дает даже себя подготовить и, упираясь ладонями в грудь Джуна, опускается на него. Из глаз уже текут слезы, и Мацумото хочется его успокоить, попросить прощения неизвестно за что, но он не двигается и дожидается, когда Тома сделает первое неловкое и неуверенное движение. Крышу сносит очень быстро, Джун двигается дергано, не придерживаясь ритма, так, как получается. Тома закрывает глаза и даже не открывает их, когда Джун чуть меняет позу и начинает вылизывать его ключицы. Тома стонет, скулит, практически плачет. Ему отчего-то стыдно, будто это самый первый раз. Но при этом ему так фантастически хорошо, как не было с Джуном, наверное, никогда. Лежать на Джуне и не разрешать тому уйти в душ, рисковать приклеиться к нему навеки, выводить пальцем на его груди какие-то неведомые узоры собственной спермой… Тома дышит рвано и хрипло, как если бы ему совсем не давали воздуха. Джун же как-то очень спокоен и почти не бесится от того, что его не отпускают. Это ведь очень правильно, что не отпускают?
встать под прицелЕсли металл сначала нагреть, а потом резко охладить, то он станет очень твердым. Намного более твердым, чем был до этого. Ватару читает про кристаллические решетки, а думает о том, что никуда он не поступит. Себе бы не врал что ли… Кияма предлагал позаниматься с ним, но Ватару моментально отказался. Разве ж он слабак и не сможет сам справиться? Упрямые строчки в учебниках твердят: слабак и не справишься. После гимнастики все оказалось совсем серым. Маленький городочек, где все прекрасно друг друга знают и не прощают твоих ошибок. Мама иногда насмешливо улыбается соседкам, когда они удивленно спрашивают: неужели Ваш непутевый сын опять будет пытаться поступать? Ватару иногда хочется разбить себе голову со стыда, что не поступил сразу, в отличие от Юты или Киямы. А в ноябре он заработал себе на мотоцикл и теперь не расстается с ним. Выжимает из мотора максимум скорости и чувствует все тот же восторг в груди, который появлялся раньше во время сальто. В декабре он впервые за год дерется. Какие-то новые уроды на его глазах пытаются предложить худому школьнику первую дозу. Совершенно бесплатно они с улыбкой предлагают мальчишке смерть, и Ватару не успевает даже понять, что он делает. Тело вспоминает, как драться, буквально за три секунды. Здоровый подонок отхаркивает кровь и уползает со своими «товарищами» куда-то в сторону побережья. Мальчишка-школьник смотрит на Ватару влажными карими глазами и благодарит, в душе что-то переворачивается, и делается очень неуютно. Уже после нового года звонит Юта, говорит о его новой команде, о своих победах и приглашает на соревнования. Ватару не понимает ничего про команду, ему почему-то кажется, что это все неправда. Ну какая команда? Если все разбежались, то разве ж можно что-то повторить? Юта почти захлебывается от восторга, говоря о новой жизни. Ватару вдруг кажется, что у него за спиной кто-то стоит и целится в голову. С этого момента ему вечно не удается убежать от этого ощущения красной лазерной точки прицела на затылке. Ватару гонит мотоцикл к побережью, но за ним постоянно кто-то следит. Даже когда он бросает железного друга на бетонной набережной, а потом бежит к морю, стягивает с себя шмотки и ныряет в ледяную воду, за ним наблюдают и не отпускают ни на минуту. Он не позволяет себе ни во что верить. Нельзя даже надеяться и ждать чего-то, два раза флэш--роял не придет, Ватару знает это точно. Он так часто дерется, что кожа снова меняется на жесть, как это было раньше. Только вот к сигаретам не вернулся, пытался было закурить, но вспомнил, как помогал Кияме бросать, и задохнулся дымом. Ватару бегает каждое утро и упорно делает стойку на руках, чтобы не терять форму. Мир переворачивается вверх ногами, и железная рука с острыми когтями отпускает его сердце. Потом он снова встает на ноги, и все возвращается на свои места. На его затылке снова пляшет лазерная точка прицела, Ватару начинает привыкать.
В апреле Ватару сидит на берегу и лениво листает учебник, не отвечает на звонки мобильного и перебирает мелкий теплый песок. У него по-прежнему волосы выкрашены в красный, костяшки кулаков сбиты почти что в кровь, а под кожей перекатываются злые упрямые узлы мышц. Ватару не меняется, по крайней мере, он так хочет думать. Он привык жить с ощущением того, что находится под прицелом невидимого снайпера. Привык, что ему почти не звонят некогда лучшие друзья, только немного больно и горько признавать, что все те смешные мальчишеские обещания оказались просто ветром. Может быть, поэтому Ватару так удивляется, когда рядом с ним падает чья-то сумка, а потом на песок опускается Кияма? - Ты? - Я. Кияма сидит и смотрит в горизонт… и практически падает, когда Ватару кидается к нему с объятиями. Сердце в груди бьется так, будто выскочит прямо сейчас. Невидимый снайпер нажимает на курок, и прямо в затылок входят две аккуратные пули. Вера и Надежда. Они размалывают череп и мозг в хлам и остаются навеки в черепной коробке Ватару. Через два дня Кияма пускает еще одну пулю обоим прямо в сердце, и Любовь заседает в груди, ее оттуда не вытащить никакими щипцами. Ватару улыбается, когда теплые губы Киямы касаются его виска. Соленый ветер с моря – лучшая дезинфекция, никакая зараза не попадет и не получит шанса все разрушить.
Они целуются на берегу, и это очень похоже на жизнь после смерти. Есть что-то общее и с раем, и с адом.
Воспитываю силу воли. По утрам заставляю себя бегать, по выходным заставляю себя быть ответственной мамой двух щенков, а вечером если и сплю, то встаю по будильнику. Дай Бог, через час встану.
Я сегодня какой-то очень томный после детей... Хочется валяться и смотреть грустными глазами на окружающих, но никого нет))) Поэтому я лениво смотрю картинки с моими любимым японскими мужчинами) Под катом Юске и Дайто)
По вечерам иногда бывает очень тоскливо и одиноко. Будто ты шел, шел и вдруг споткнулся и вляпался в одиночество. Надо спать, не надо себя жевать совершенно без повода. В воздухе разлита тишина и ощущение ненужности и бездарности
Такое бывает. У тебя в голове уже целый фильм. Ты знаешь объяснение каждого поступка. Даже почему на столе две бутылки: белое вино и сакэ . И кому пишется СМСка, хотя это никак не освещается. И ты точно знаешь, кто что делает в этой темной комнате, в которой нечем дышать от сигаретного дыма. Но ни черта не пишется! Я не могу собрать это в нормальный текст. Мысли, когда вы перестали формироваться только тогда, когда пальцы бегают по клавиатуре?
Кхм... ну, вообще-то уже 12-ое, но все равно я, по-идее, успел) Отправил Сеньору подарок еще 11-ого.
У меня есть друг. Красивый, умный, терпеливый, старательный, гордый, ранимый, удивительный, нежный, изящный, талантливый, заботливый, упрямый, смешливый, рыжий, совершенно потрясающий ребенок. Этому ребенку исполнилось 22, а два дня назад он спихивал меня с кровати и что-то трогательно бормотал в подушку. Этот ребенок втянул меня в Моцартов, потом в ФК, потом в дорамы. Этот ребенок всегда будет на моей стороне. Этот ребенок самый сильный на свете, и я никому не дам его обижать. Я очень тебя люблю, Сеньор, ты мой самый-самый-самый лучший друг.
Этот подарок для тебя. Сказка про хэппи-энд, который обязательно должен быть у каждого рыжего черта.
Накацу двадцать семь. Он удивленно слушает поздравления своего тренера и думает о том, что вчера ему вроде бы было семнадцать. И Чисато подарила ему красивый шарф. - Спасибо за поздравления, сэнсей. Спорт – это очень важно, это практически основа всего сущего. Очень странно, но три очень важных человека для Накацу тоже связаны со спортом. Сано – тренер, один из самых лучших. Он работает с юниорами, и они его боготворят, хотя периодически Сано даже с детьми ведет себя, как полный придурок. Чисато – психолог. Причем не абы какой, слушающий про климакс у жены и простатит у мужа, нет; Мизуки – самый настоящий спортивный психолог. Помогает всяким там очередным Сано преодолевать психологический барьер и не бояться. Она умница, и у нее все получается. Но самый удивительный из всех – Каяшима. Он умудрился поступить в тот же самый университет, что и Накацу, устроив другу легкий инфаркт своим внезапным появлением. Оказывается, Каяшима решил, что из него выйдет весьма хороший спортивный юрист, и не прогадал. Так что теперь Накацу позволяет другу вести свои контракты и доверяет ему, как самому себе. Даже, наверное, больше. Именно Каяшима отговаривает Накацу не бросать спортивную карьеру и не идти в тренеры, очень уж не вовремя, придется платить большую неустойку. - У тебя телефон звонит, ты о чем задумался? – товарищ по команде пихает Накацу в плечо, и он хватает мобильный. - Да? - С днем рождения, Накацу! В трубке – звонкий голос Мизуки. Столько лет прошло, они почти не виделись, с выпускного, наверное… А он до сих пор прекрасно помнит ее голос, вот эти чуть нервные интонации, боязнь куда-то не успеть. - Спасибо, подружка! Как дела? - Прекрасно. Ты же знаешь, что все отменно. Ты мне скажи, где ты будешь праздновать? И найдется ли место для одной очень старой подружки, которая прилетела в гости, но с этой разницей во времени совершенно выбита из колеи? Накацу моргает пару раз и явно ничего не понимает. - Что? - Я говорю, сколько в Токио времени? И где у тебя будет вечеринка? - Двенадцать часов дня… Подожди! Ты где?! - Тормоз… В аэропорту. В Токио. Накацу чувствует, что тренированное сердце сейчас выпрыгнет из груди. Черт, черт, черт, черт! - Я тебя встречу! - Нет уж. Я сейчас в отель – спать. А потом я приеду в гости, так где? - Я скину тебе смской адрес. Ты… Мизуки, я тебя задушу! Сказать не могла? Она смеется, и его отпускает. Он скучал по ней, довольствовался поздравлениями по телефону и парой страниц в Гугле. Накацу вспоминает, как она приехала к ним на выпускной, куда он не пошел и долго рассказывал ей какие-то сказки. И вот тогда Мизуки смеялась точно так же.
В семь вечера начинают приезжать друзья и товарищи по команде. Накацу нервно оглядывается на входную дверь и ждет Мизуки. В девять часов вечера он понимает, что она не придет. Почему-то ему хочется думать, что в этот момент она ругается с Сано, как обычно. Хотя это подло так думать, он его друг все-таки. Но это день рождения Накацу, и уж если она его портит своим отсутствием, то пусть хоть проводит это время с пользой. - Накацу, не горбись, ты и так уже самый настоящий старик! Он оборачивается и сразу же оказывается в ее объятиях. - Мизуки. Ты все-таки пришла? Она что-то ему говорит, поздравляет, дарит подарок, а Накацу только смотрит на ее голые плечи. А еще он думает о том, что он совершенно не изменился за столько-то лет. И ему совершенно все равно, с кем она, кто она, когда она приходит. Главное, что Мизуки здесь. Ее можно обнимать, подливать ей вина и знакомить с друзьями. - Что ты так на меня смотришь? - Как? - Будто у меня нос испачкан. Накацу усмехается и делает глоток такого неполезного пива. - Я просто думаю, когда ты бросишь своего занудного Сано и уйдешь ко мне, как это и было предначертано судьбой? Мизуки смеется и грозит ему пальчиком, а потом тянет его танцевать. Накацу издает победный клич и моментально ловит ритм этой совершенно чумной ночи. Чуть позже он приглашает Чисато на медленный танец, и она шепчет ему на ухо: - Ты же был раньше рыжий. Как сам черт, Накацу, почему ты больше не рыжий? Он утыкается ей носом в плечо и тяжело вздыхает. Потому что… какой смысл быть рыжим в двадцать семь лет, когда уже не надо выделяться? - Краска дорогая, все деньги на личного юриста уходят. Кстати, Каяшима тебе привет передает, он не стал приходить, у него от массовых сборищ аура скисает. У Мизуки топ из шелка, и ладони Накацу скользят по гладкой спине, не решаясь даже лечь на талию. - Просто рыжий Накацу был моим лучшим другом, которого было просто невозможно не любить. А ты какой-то совсем другой, взрослый и строгий. Почти как Сано. Не будь таким же, хорошо? Он недовольно фыркает и обещает не быть, как Сано. Вот еще радость быть таким, как этот счастливый идиот… Они танцуют вместе абсолютно подо все песни. Их не смущают ритмы, другие люди, чужие мнения. Накацу постарался забыть обо всем на свете и искренне хохочет над тем, как Мизуки смешно подпрыгивает в ритм и шутливо поднимает руки. - Ты невероятна! - Ты тоже! Они смеются, а потом пьют большими глотками горькое пиво, будто припадают к живительному источнику. Холодный ночной воздух грозит им простудой, а то и пневмонией, когда он идет ловить для нее такси, но кого это интересует? - Завтра я возвращаюсь домой. Меня ждут. Он неловко целует ее в щеку и долго смотрит, как такси исчезает в потоке улиц. Накацу думает, что все равно был неимоверно счастлив видеть эту абсолютно невероятную девушку. Потом он идет домой, чуть шатаясь от счастья и выпитого алкоголя, заходит в супермаркет купить чего-нибудь на завтрак. Накацу выходит из магазина с упаковкой ее любимых пирожных и рыжей краской для волос.
В восемь часов утра Накацу открывает дверь после двух коротких звонков и удивленно замирает. Перед ним стоит Мизуки в джинсах и какой-то несуразной толстовке, и если бы не длинные волосы, то было бы невозможно понять, что это девушка. - Я… Ой, ты снова рыжий! Она заставляет его чуть нагнуться и треплет по сухим от краски волосам. Накацу улыбается и спрашивает, что случилось. - Ты спрашивал, когда я порву с Сано? Сердце ухает, как в колодец. - Да. - Год назад мы окончательно разошлись, пожелав друг другу счастья. - Как? - С улыбкой. Он молчит и кивает, а потом дурашливо улыбается и говорит что-то о том, что Сано всегда был и остается идиотом. Мизуки кивает и собирается уходить, когда он вдруг останавливает ее и резко дергает на себя, целуя. Она неожиданно для него отвечает, а потом вдруг хихикает. - Ты чего? - Я всегда думала: не мешает ли тебе нос целоваться?
Иногда я так устаю, что думаю: лишь бы эта жизнь была последней. А потом я поднимаю голову и упрямо твержу: ну уж нет, мне еще сотню разных жизней, пожалуйста.
Я могу простить человеку его гадкий характер, инфантильность, привычку оправдывать себя, излишнее фанатство, неумение нормально вести себя в обществе, дурацкую стрижку, неприятный голос... Но я не могу простить человеку то, что мой лучший друг плачет в собственный день рождения. Я искренне надеюсь, что мы больше никогда не пересечемся в реале. И никаких больше дел с тобой я тоже иметь не желаю.
Сеньор научил меня одной простой вещи: если ты думаешь, что жизнь не удалась, то скорее это ты не удался. Ну, не совсем в такой формулировке, но суть такая. Если ты рыдаешь и жалуешься на жизнь, то тебе точно нужно менять свои представления и оценки того, как должно было быть. Я всегда считала, что должна быть худой и высокой, а вот нихера! Я маленькая и толстенькая. Но если взглянуть на это под другим углом, то окажется, что я уютная и могу позволить себе любой каблук. Если человек считает, что он должен быть первый в какой-то области, то пусть подумает, а в той ли области он убивается? И, может быть, он уже где-то первый? Стоит просто перестать себя жалеть и поднять голову. И сразу найдутся люди, улыбки и победы. Если лежишь, уткнувшись носом в проблемы, то никогда ничего не увидишь. Даже спасательного круга.
Чарльстон очень боится врачей. Просто до истерики, если дело заходит о ЛОРе. Мне нужно прижечь сосуды в носу, но нет, я буду каждый день капать кровью, злиться и грустить, но к врачу не пойду. Я возила себя на метро драть зубы мудрости, а потом шла на занятия, но сходить прижечь не могу. Воспоминание о том, как мне было больно и страшно, меня убивает. Но вообще это становится несмешно.
Я бы очень хотела, чтобы нашелся мужчина, который мог бы отменить ради меня свои дела и радостно примчаться. Неужели я этого не достойна? Кажется, так мужчины провляют свою заинтересованность. Мной нельзя интересоваться?