Цикл ( новая часть 4. Отец)

[Charlston]

А я пришёл с обновкой...
Пам-парам!
Начинают новый цикл, практически макси фик ( надеюсь).
Суть в том, что он будет состоять из множество драбблов. Загробных разговоров Моцарта и Сальери. Обо всё. Темы для обсуждения я с удовольствием приму на рассмотрение.
Ну, пока несколько будет вводных драбблов.

Автор: Charlston
Название: А что, если вместо конца - начало?
Статус: в процессе
Размер: макси/миди/мини ( как пойдёт)
Бета, Гамма: senor.Salieri
Пейринг: Сальри/Моцарт
Жанр:
Рейтинг:PG-13, а там, как пойдёт...
Дисклеймер: ох, по сравнению с тем, как зарабатывают на Моцарте и Сальери другие... в общем, я гордый и ничего не возьму...




1. Прижизненное


Антонио Сальери живёт без Моцарта совершенно спокойно. Даёт уроки талантливым ученикам, руководит оперой, решает сотни важных дел, учит игре на фортепиано свою старшую дочь, пишет музыку. Сальери крутится целыми днями и иногда засыпает в кресле у камина. Иногда Антонио спрашивают, что он думает о Моцарте? Признаться, Сальери не думает об этом композиторе. Нет ни сил, ни желания. В конце концов, скоро наступит новый век, нужно подготовить постановку оперы, нужно…
Сегодня важный концерт, Сальери представляет работу, когда-то оставленную ему Моцартом. Антонио много трудился, чтобы достойно завершить этот труд. И теперь музыка готова, партитуры уже переписаны и вчера проведена генеральная репетиция. Маэстро Антонио Сальери дирижирует лично.
Сальери отпускает слугу, помогавшего одеться, и стягивает почти полностью седые волосы чёрной атласной лентой. Парики в Вене уже почти перестали носить, а Антонио никогда не будет отставать от моды. Он слишком уважает себя.
Дорогое зеркало равнодушно отражает постаревшего Сальери, но и не скрывает по-прежнему гордой осанки и жёсткого взгляда карих глаз.
- Всё получится.

Сальери чётко знает каждое движение и дирижирует поистине виртуозно, здесь ему нет равных. Даже Моцарт как-то раз доверился и попросил дирижировать оркестром именно Антонио. Вольфганг наверняка сейчас где-то в зале. Он не может пропустить столь громкую премьеру, обязательно оценит.
Антонио мягко, почти нежно помогает оркестру поставить точку, и после секундной паузы зал взрывается аплодисментами. Сальери кланяется сначала оркестру, потом публике, а потом и императору. Маэстро уходит за кулисы, держа осанку, и только в полумраке столь знакомых коридоров он впервые громко спрашивает:
- Моцарт! Тебе понравилось? Моцарт, ты говорил, что я не смогу продолжить то, что ты написал! Так ведь смог. Моцарт, ты слышал, как они аплодировали? Амадео!
Моцарт не слышит.
Вольфганг Амадео Моцарт умер в одна тысяча семьсот девяносто первом году.
Восемь лет назад.
- Амадео, я же знаю, тебе понравилось. Я же смог, Моцарт!
Антонио Сальери улыбается пустоте и наигрывает на стене кончиками пальцев «Маленькую ночную серенаду».

2. Встреча
Умирать страшно. Сальери очень боится смерти, но ужасно её желает. Ему только жаль, что после смерти к нему перестанет приходить Моцарт. И тогда станет совсем тихо.
- Сеньор Сальери!
Он не оборачивается и продолжает смотреть в окно. Уходите. Вы не скажите ничего нового, только зададите всё тот же вопрос: «Зачем Вы, Антонио Сальери, находясь в здравом уме и трезвой памяти, отравили величайшего композитора современности? ЗАЧЕМ?!»
Сальери слышит голос Моцарта каждый день, каждую минуту. И там только одно и то же: «Антонио, я же любил тебя, а ты отравил меня. Зачем?». Сальери кричит и пытается отнекиваться, я не травил, это не я. Прости.
А люди всё спрашивают, теребят, дотрагиваются. Он слаб и стар, ему противны все эти прикосновения. Каждое остаётся грязным пятном на коже, а сквозь поры просачивается яд. Его все хотят отравить, отомстить за Моцарта. Никак не могут простить.
Презренные глупцы. Разве не могут они понять, что он сам себя никогда не сможет простить?
- Нет могилы, нет убийства.
Сальери ещё того, когда не был заточён в эту тюрьму, хотел прийти на могилу Вольфганга. А потом узнал, что тела там нет. А раз нет тела, то… Может, ты просто не умирал, Амадео? Ты же обещал, что будешь вечен…

«Антонио, я соскучился. Ты же обещал, что придёшь скоро, но ты задержался. Может, ты просто хотел избавиться? Поэтому и отравил…»

Сальери задыхается и чувствует, как что-то сжимает горло. Ему бы закричать, ему бы вырваться, но на грудь падает что-то тяжёлое и начинает давить. Антонио ещё слышит страшное: «Кажется, всё. Отмучился старик». Он мечется по темноте, а потом вдруг замирает от яркого света и находит себя в центре просторной гостиной.
- Что это?!
Ему говорили, он сошёл с ума. Это всего лишь приступ, это пройдёт. Даже совсем молодой Моцарт в кресле у окна сейчас исчезнет. И не будет ничего, кроме стен клиники и чужих людей. Поэтому Сальери падает на колени, будто ему подрубили ноги, и практически стонет:
- Скажи им, что это неправда. Я не травил тебя. Клянусь, я… я не смог бы просто. Ты же знаешь, я же любил тебя. Я…
Вольфганг быстро поднимается, садится на пол рядом с почти что бьющимся в истерике Сальери и берёт его за руки.
- Всё, всё прошло… Я знаю, ты не травил меня. Я сам заболел, я сам… всё прошло, успокойся. Ты теперь никогда не услышишь от них ничего подобного. Всё, всё. Теперь ты сможешь выбрать, где и с кем быть. Антонио, я прошу тебя.
Сальери сдаётся на милость этому видению. Ведь у призрачного Вольфганга такие тёплые руки и нежный взгляд. Это не кончится внезапно. Значит, надо подождать, пока подействуют их чёртовы лекарства. А пока можно вцепиться в манжет из тончайшего шёлка и спросить:
- Это правда ты?
- Я. Антонио, это не рай, наверно. Но что-то вроде того. Если ты захочешь, ты останешься здесь, со мной. Это, так сказать, моя привилегия за то, что я пишу для Него музыку.
Сальери молчит и смотрит в такие родные серые глаза. Ведь когда-то он верил в то, что быстро забудет.
- Я, что умер? - Антонио срывается с голоса и долго кашляет. Моцарт ложится на пол и смотрит в потолок. Насвистывает какой-то марш.
- Ты так расстроен?
- Но это же бред. Должны же быть черти, огонь адский, сковороды… - Антонио поднимается и идёт к окну, долго смотрит на милый сад и пытается понять, как же так.
- И каждому по вере его. Я верил в то, что буду с тобой всегда. Мне Он подарил право быть с тобой. Если ты захочешь, конечно.
Сальери смотрит на свои руки и понимает, что это не руки старика, а достаточно молодого человека.
- Ты выглядишь так, будто мы впервые встретились только вчера, - Моцарт не поднимается с пола и продолжает разглядывать потолок. Но чувствуется, как напряжён Вольфганг, он нервничает. Боится, что Антонио не захочет вот такой вечности…
Сальери садится в кресло и, выдохнув, спрашивает:
- Тут есть фортепиано, чтобы сочинять музыку? И да. Мне нужен отдельный кабинет.
Вольфганг победно улыбается и кивает:
- Сколько захочешь, мой заклятый друг. Главное, не трави меня за кабинет. Как-нибудь разберёмся.
Антонио бледнеет и кидает в Моцарта небольшой шёлковой подушкой.

3. Насущное

Моцарт томен и расслаблен. Он привык к мысли, что теперь никуда не надо торопиться, что впереди так много времени. Сальери по-прежнему напряжён и собран. Он пишет музыку по шесть часов в день, будто по плану. Ему непривычно то, что он снова слышит идеально, что вдохновение приходит вовремя, что… Антонио почему-то очень веселит Моцарта своей упёртостью, но продолжает работать.
- Вольфганг, я тебя не узнаю. Ты же раньше работал, как проклятый.
- А я теперь не проклятый. Я теперь благословлённый. Время никуда не уйдёт, я всё успею, понимаешь? И надо писать тогда, когда невозможно не писать. Вот ты вчера спал, а я услышал мелодию и записал. Понимаешь?
- Я так музыкально сплю?
- О, да. Храпишь особенно музыкально. В ритме вальса.
Амадео смеётся и тянется за поцелуем. Он ласковый и удивительно нежный. Только по-прежнему неуклюжий. Задевает рукавом чернильницу, и свеженаписанная партитура погибает в мгновение ока.
- Моцарт!
Антонио почти стонет, но понимает, что спасти работу не получится.
- Спокойно. Не надо меня убивать, я без тебя в своё время справился…
Сальери надувается и, отстранив Вольфганга, подходит к окну. В парке летают какие-то яркие птички, которых при жизни Антонио никогда не видел. Наверно, таких не бывает на земле. Только бы понять, где они сейчас…
- Антонио, я же пошутил. Прости, я дурак.
- Да нет, ты не дурак… Просто… сколько я тут? Тридцать лет? Так и не скажешь, совсем не чувствуется время. Но я же каждый вечер иду узнавать, что нового там…
- Зачем?
- Затем, что я просто хочу знать. И вот что странно. Ты, Глюк, Лист, Бетховен, Гайдн… все вы, как оказалось, писали гениальную музыку, которая стала классикой. Вас играют на всех концертах и ваши имена произносят с придыханием. Только один я – убийца Моцарта. Понимаешь? Неужели я так дурно пишу музыку? Хотя, уже, наверно, писал… Ты же читал герра Пушкина?
Моцарт держит в руках испорченную партитуру и пытается разглядеть написанную мелодию. Подушечки пальцев окрашиваются чернилами, а ноты всё-таки не прочесть…
- Читал. Нашёл в библиотеке с твоими пометками. Кстати, что за привычка писать в книжках? – голос спокойный, немножко насмешливый. Вообще Амадей – та ещё зараза. Антонио не всегда понимает, почему терпит его. Наверно, любит подлеца…
- Суть не в моей воспитанности. Ты прочитал, да? Герр Пушкин пишет, что я старый, унылый и какой-то совершенно бездарный. Интересно, кто руководил театром столько лет? Да даже если я собирался бы тебя отравить, я разве стал бы сомневаться? Травить, так травить…
Амадей смеётся и проводит испачканными пальцами по лицу. Остаётся чёрный след, который видится почти шрамом.
- Ты страшный человек, Сальери. Просто маньяк, я бы сказал.
Антонио пожимает плечами и уходит в библиотеку. То ли обиделся, то ли просто решил, что разговор исчерпал себя. Некоторых людей не исправит даже смерть. Чувства тоже ничего не изменят, если это настоящие чувства. Как там писал герр Пушкин? «За твое Здоровье, друг, за искренний союз, Связующий Моцарта и Сальери, Двух сыновей гармонии»
Союз ведь правда искренний, вне зависимости от того, травил ли Сальери Моцарта.
Особенно, когда сам Моцарт уже научился относиться к собственной смерти благодарно. Это было очень вовремя. Лучше, наверно, раньше, чем позже.

4. Отец
Сальери сидит на неудобной софе и гладит по волосам Вольфганга, доверчиво положившего голову ему на колени. Волосы мягкие, золотистые. Вольфганг тянется за поцелуем, и Антонио не видит причин отказываться. Поцелуй получается немного ленивым и медленным.
- О чём ты думаешь, Амадео? – Сальери смотрит куда-то в потолок, но ощущает, как каменеет тело любовника. Вольфганг молчит, а потом сдавленно произносит:
- Отец.
- Кто? Чей?
- Вообще-то я его отец, - произносит незнакомый голос, и Антонио почти вскакивает с софы, но фактически лежащий на нём Вольфганг не даёт ему этого сделать. Только тут до Сальери доходит смысл происходящего.
Вот в этот, маленький, личный ад-рай, пришёл отец Вольфганга. И не просто пришёл, а застал их обоих практически в неглиже. Сам Сальери – в халате, а Амадео в каких-то шёлковых, несколько потёртых кальсонах. Сказать, что Антонио почувствовал, как у него седеют волосы, ничего не сказать.
- Отец, я…
Вольфганг вскакивает, находит где-то рубашку и замирает. В глазах у Леопольда ужас и презрение.
- Значит, вот что значит твоё целомудрие?!
О, это не рык, это рёв. Леопольд Моцарт взбешён и ошарашен. Ему больно. Он шёл просить прощения у сына, которого, возможно, сам же обрёк на такую раннюю гибель. Леопольд пришёл просить прощения и у Констанции, законной жены его сына перед Богом и людьми…
Он пришёл, чтобы увидеть… подобное?!
- Отец, мне… Я… чёрт, да. Это правда. Я и… Отец, это Антонио Сальери, величайший композитор нашего времени, - Вольфганг берёт себя в руки и старается попасть рукой в рукав рубашки.
- Величайший композитор нашего времени – это ты! – оскорблённо взвыл Леопольд и перевёл взгляд на красного от смущения Сальери. Антонио старался запахнуться в халат как можно более сильно. Он бы в него завернулся, как куколка бабочки, но ткани явно не хватило бы…
- Итальянец? – Леопольд тяжело вздыхает и пытается прийти в себя. В конце концов, прошло столько лет, он понял, что главное в жизни – сын. Какую бы дорогу он не выбрал. И если Бог дал ему такой рай, то, значит, это и есть та самая любовь, которую заслужил Вольфганг. Леопольд смиренно пытается опустить голову и принять.
- Итальянец, - хмуро кивает Вольфганг и тут же втягивает голову в плечи.
- Как?! Как ты умудрился связаться именно с итальянцем?! – снова возмущается Леопольд, забывая про смирение, любовь и прочее…
- Отец, а если бы я связался, как Вы изволили выразиться, с немцем, Вам было бы легче? Антонио – прекрасный человек, и…
Амадео горячится, пытается говорить быстро, сбивается…
- Знаешь, я готов признать, что уж лучше бы ты женился на Алоизии, - устало бормочет Леопольд и смотрит внимательно на своего сына, пытаясь понять, не уловки ли это Люцифера, которого прогневал он своим упрямством?
- Простите… что признать? – Антонио смотрит разгневанно и упрямо. Он может всё понять. Только вот такие заявления его несколько выводят из себя. Вольфганг оборачивается, кидает насмешливый взгляд, и Сальери понимает, что Амадео смешна эта ситуация.
- Твоя жена довела тебя до состояния такого, что ты связался с этим…
Сальери громко фыркает, по-шутовски кланяется и выходит из комнаты.
- Отец, зачем Вы? Станци – прекрасная женщина, и я был с ней счастлив. Но…
- Знаешь, Вольфганг. Жизнь оказалась вечной и совершенно не такой, в которую я верил. Я верил в то, что должен сделать из тебя самого великого композитора. Только я не понял, что я должен был сделать тебя счастливым. И за это, наверно, нет прощения.
- Отец, я…
- Твоя мать давала тебе слишком много вольностей. Разве я не учил тебя не перебивать старших?
Вольфганг довольно фыркает, но замолкает и покорно опускает голову.
- Простите.
- Если ты сможешь, прости меня. Передай герру Сальери мои искренние извинения за неподобающий тон.
Вольфганг смотрит, как уходит отец, и не может сдержаться. Позволяет себя рвануться и обнять его. Крепко прижаться, как в детстве, когда было страшно, когда скучал.
- Отец…